Владимир Васильев - Чужие миры [ Авт. сборник]

Шелех молчал. В самом деле — почему? Никогда еще Воин не осмеливался сомневаться в трагах. Воистину все не так в Шандаларе!

— Не знаю, Лот Кидси. Что-то подсказывает мне — мы об этом не пожалеем. Только ты нас не разубеждай. Не получится. Со мной по крайней мере.

— Со мной — тоже! — заявил Демид со свойственной молодости горячностью:

— Мальчики мои, — сказал Лот неожиданно усталым голосом. — Все утро я ломал голову над тем, как уговорить вас пойти со мной к Дервишу.

Мирон взглянул в лицо Кидси-рыжему и вдруг заметил, что тот постарел, и постарел сильно. Тело его осталось прежним, но глаза стали иными.

«А ведь он вдвое старше Демида… — подумал Мирон беспомощно. — Сколько ему еще носить Знак? Пять лет? Десять?»

— Здорово, — проворчал Демид. — Прям идиллия. Единство помыслов и намерений. Но ты-то, Лот, ты сумеешь объяснить, почему решил идти к Дервишу?

Лот уже стал обычным Лотом — целеустремленным и спокойным. Теперь у него даже морщин вроде бы поубавилось.

— Почему? Да потому, что я хочу знать правду. Правду, а не то, что соизволят сообщить мне траги. И если бы вы знали, как я рад, что вы со мной.

— Ну, — хмыкнул Демид, — с виду не самая плохая компания. А, Шелех?

В такие моменты Мирон всегда остро ощущал, что Братство — это не просто слово. И в этом до боли приятно было вновь и вновь убеждаться.

В тот день гребли с каким-то особым ожесточением, и юркий челнок летел по воде, словно у него отросли крылья.

Когда русло Батангаро стало все больше отклоняться к северу, внимание путников приковал левый берег. Высматривали веху — внушительный ледниковый валун, ныне полузатопленный. Но все равно над водой возносилась изрядная его часть. Здесь обычно высаживались на сушу, когда шли на Вудчоппер, Токат или Курталан, а также на озера поменьше, вроде Шакры или Шургеза. Лодку оставляли у вехи — ее потом подбирал кто-нибудь по пути на юг и юго-восток. Воины сами не раз оставляли здесь и верткие челноки, и тяжелые долбленки, и широченные тэльские плоскодонки, удобные в речных зарослях, а возвращаясь, неизменно находили что-нибудь плавучее. У валуна-вехи даже соорудили избушку лет сто назад. А может, и раньше. В ней не переводились припасы, нередко — спасение для незадачливых путешественников.

— Вижу! — радостно воскликнул Демид. — Греби под берег, Мирон.

Веха неясно маячила в тумане бесформенным темным пятном. Вокруг нее не росла даже опока.

— Гребу, гребу, — отозвался Мирон, налегая на весло. — Доплывем, никуда не денемся…

Демиду явно надоело валяться в лодке, хотелось по-настоящему размять ноги.

— Эхма! Побродим по болотам, вспоминать еще будешь челнок этот. И весло.

Бернага легкомысленно отмахнулся.

Повинуясь уверенной руке Шелеха, челн обогнул сероватую тушу валуна. Показалась кое-как сработанная пристань: несколько шатких столбиков-свай, вколоченных в илистое дно, с неким подобием настила. Мирон к ней править не стал, подогнал просто к берегу посудину верную, уперся веслом и вытолкнулся наполовину. Демид соскочил и помог, подцепив челнок за носовой прут. Кора мягко зашуршала о зернистый грунт. На суше против причала одиноко ютилась небольшая плоскодонка.

— Гм… — заметил Демид, подхватывая мешки. — Маловато лодок.

— По хуторам сидят… Ходят мало. Из-за деммов, что ли? — предположил Лот не очень уверенно.

Челнок вынесли из воды и пристроили рядом с плоскодонкой, перевернув днищем кверху, чтоб не скапливалась дождевая вода и не портила кору. Весло Мирон затолкал ногой под него.

— Слушайте, — Демид, забросив мешок за спину, попрыгал на месте, поправляя лямки на плечах, — тяжеловата ноша-то! Или отвык?

Лот подобрал свой мешок.

— Ничего. Харчей все равно оставить нужно. Мяса у нас — за две недели не умять.

Выложив в избушке большую часть припасов, Воины напились, наполнили фляги и зашагали на запад. Впереди раскинулась огромная топь, примыкая дальним концом к озеру Муктур. Из топи лениво вытекали три реки. Здесь нетрудно было сгинуть, и сгинуло здесь за долгие годы немало беспутных голов, прежде чем удалось нащупать извилистую тропу — единственный проходимый путь через эти гиблые места.

Шли медленно, пробуя посохом-щупом сомнительные пятачки. Даже на старой хоженой тропе попадались глубокие ямы, в которых завязли бы и лоси. Одежда вмиг стала сырой и грязной. Тощие лягушки торопились убраться с дороги, смачно шлепаясь в трясину то справа, то слева. Что они тут жрали — непонятно. Комаров да мошек Шандалар не знал вот уже двести лет. Разве что червяков каких…

А самым плохим было то, что вплоть до Муктура впереди не сыскать сухого места. Везде хлюпала полужидкая грязь, иногда доходя до колен. В темноте идти не решился бы и самый отъявленный смельчак, ибо в муктурских топях оступиться возможно было лишь однажды. Ночь коротали стоя. Оставаться в избушке у вехи-валуна до утра тоже не имело смысла: за светлое время суток топь пересечь еще никому не удавалось. Даже верхом.

Ночь казалась бесконечной; болота дышали смрадом, рождая причудливые звуки, зачастую довольно жуткие и пугающие, а вдали загадочно мерцали синеватые огоньки, медленно переползающие с кочки на кочку. Никто не знал, что это за огоньки. Вреда они путникам вроде бы не приносили, но редкие безумцы, погнавшиеся за ними, пропадали навсегда.

И шуршал нескончаемый дождь.

Едва посерело небо и тусклый предрассветный сумрак залил болота, двинулись дальше. Ноги гудели от многочасового стояния на месте, было мокро, холодно и мерзко. Мирон подумал: вот ему, коренному шандаларцу, родившемуся и выросшему среди этих унылых болот на пару с дождями, ему сейчас мокро, холодно и мерзко. Каково же тогда жителям соседних солнечных стран, волею судеб попадающим в Озерный край? Наверное, все это кажется им сплошным кошмаром, и они спешат побыстрее разделаться со всеми делами и вернуться домой, к чистому небу, свободному от туч, к Солнцу и теплу. К зелени своих садов, таких странных и непривычных для шандаларца, подальше от непонятной страны, похожей на недобрый сон, от сумасшедших ее обитателей, появляющихся на свет в насквозь пропитанных дождем плащах и не снимающих эти плащи всю жизнь…

С самого утра Мирон переставлял ноги совершенно без участия мысли, витая где-то далеко-далеко. Тело действовало само: пробовало тропу, выбиралось из ям, поправляло заплечный мешок, жевало мясо с луковицей. Усталость схлынула, он вошел в режим похода и мог бы теперь идти так много дней почти без отдыха. К вечеру, правда, захотелось спать, но, перетерпев час-другой, Мирон изгнал бы сонливость надолго.